Рахмат Рахимов, доктор исторических наук, заведующий отделом этнографии Средней Азии и Казахстана Музея этнографии и антропологии (Кунсткамера) РАН (Санкт-Петербург)

Представления, связанные с необходимостью ношения женщинами покрывал в этом, заметим, достаточно далеком от исламского мира районе, заставляют сделать предположение о достаточно древнем происхождении обычая избегания, обусловленного, нужно полагать, столь же древними верованиями.

Указанное сообщение в СМИ подтолкнуло автора данной статьи обратиться к известной в литературе проблеме прав женщины в среднеазиатском (в новой терминологии - центральноазиатском) исламе.

Определенный, на наш взгляд, крен, который наблюдается в оценке анализируемого явления, не позволяет некоторым авторам преодолеть предрассудки и предвзятые суждения об исламской традиции. Когда возникает желание критиковать среднеазиатский ислам, эти авторы в качестве аргумента используют "женский вопрос" как пример "безрадостной жизни" женщины на мусульманском Востоке. Существует расхожее мнение, будто в прошлом их жизнь протекала в стенах дома, под покрывалом, и будто это унижало их человеческое достоинство. Писали, что ислам не позволяет женщинам иметь равные права с мужчинами и реализовать себя в общественной жизни. Все это интерпретировалось как превосходство мужского пола над женским. Подобное отношение и одностороннее освещение проблемы создает зачастую ложное представление о самой религии ислама.

Стоит вспомнить, что затворничество женщин известно во многих религиозно-культурных традициях. Оно широко практиковалось, например, в аристократических кругах Индии или Византии; здесь можно вспомнить Иудею, Палестину и Вавилон библейских времен. По-видимому, у евреев когда-то было принято, чтобы женщина появлялась в общественных местах с покрытой головой, а то и с целиком закрытым лицом, оставляя открытыми лишь глаза. Обобщая сведения востоковедов, приходим к выводу, что затворничество женщин, в частности обычай ношения ими покрывала, воспринято исламом из доисламских традиций, существовавших некогда в Персии. Византии, Ассирии.
Для уяснения истоков традиционного женского затворничества кое-что подсказывает повседневный быт оседлого населения Средней Азии. Специфика дифференциации внутрисемейных отношений, ограничивавших женщин пределами дома и семьи, не оставляет сомнений в том, что зачастую их затворничество, которое обычно ассоциируется с исламом действительности представляет собой наследие доисламских времен.

В этом убеждают и имеющиеся в литературе суждения ученых. Так, В.Л. Воронина, говоря о разделении среднеазиатского жилища на две половины - мужскую и женскую, решительно возражает против существующего взгляда, будто оно было продиктовано догмами ислама. Исследовательница подчеркивает: "Это неверно - ислам лишь санкционировал укоренившиеся более ранние традиции". Такого же мнения придерживается и Л.И. Шайдуллина, согласно которому "в Греции издавна дом делился на мужскую и женскую половины. Последняя называлась гинекея, и вход в нее посторонним мужчинам строго запрещался". Не менее весомы аргументы А.А. Суворовой. По ее данным, "затворничество женщин и, как его результат, сегрегация полов не были изобретением ислама, хотя преимущественно с ним ассоциируются". И далее: "Ограничения в контактах с окружающим миром испытывала замужняя женщина детородного возраста в большинстве традиционных обществах древности и средневековья". Исследовательница напоминает, что "в Греции символом семейной женщины была черепаха, никогда не расстающаяся со своим домом".

Из сказанного становится ясно, что вопрос о затворничестве женщин в Средней Азии целесообразно рассматривать не в связи с исламом, а как наследие весьма отдаленных доисламских представлений, интегрированных в систему исламских ценностей и воззрений. Еще в сасанидском брачном контракте очерчивается круг обязанностей мужа-зороастрийца по отношению к жене. Муж декларирует, что на протяжении своей жизни он будет содержать жену с должными уважением и почтением при соблюдении ее прав как госпожи дома. В контракте приводятся следующие слова: "Как муж и повелитель гарантирую хорошую обеспеченность ее пищей, одеждой, нарядами и жилищем". Этот пример красноречиво свидетельствует о том, что у сасанидов право на звание мужа и повелителя было обусловлено выполнением им соответствующих обязанностей перед женой. В то же время соблюдение этого древнего принципа предполагало строгое разграничение сфер деятельности супругов: мужчина экстравертен, обращен к внедомашней сфере, а женщина, наоборот, интравертна, т.е. призвана играть внутридомашние роли. Из всего этого вытекает, что возможные проявления отклонения от этих установлений рассматривались как неурядицы.

У таджиков еще сравнительно недавно женщины сами защищали устоявшийся порядок вещей, предпочитая затворничество социальной и политической активности. В Республике Таджикистан и Республике Узбекистан женщины трудоспособного возраста даже в эпоху рыночных отношений не всегда хотят работать, например, поварихами в заведениях общественного питания, официантками, проводницами в железнодорожных поездах. Они считают, что подобные занятия, давно ставшие "женскими", к примеру, у русских, относятся к социальной сфере функционирования мужчин.

Известно, что посещение местными женщинами заведений общепита даже в больших городах носит ограниченный характер. Поэтому можно видеть, что обеды в кафе или ресторанах в Таджикистане или Узбекистане зачастую принимают форму "мальчишников".

В 50-е годы XX в. в Средней Азии женщин стали привлекать к руководству партийными и советскими органами. Тогда эти женщины демонстрировали свою эмансипированность, введя своеобразную моду носить под головным платком (или без платка) богато вышитые тюбетейки. Другим "маскулинным знаком" советских и партийных работниц были фабричного производства сапоги с высокими голенищами, какие носили аппаратные чиновники и руководящие работники-мужчины. "Блага" эмансипации и социальной продвинутости обрекали этих женщин на безбрачную жизнь.

Особое покрывало (накидку) еще сравнительно недавно городские женщины в Средней Азии надевали при выходе на улицу. В Самарканде, Бухаре, Худжанде и других городах, где преобладало таджикское население, рассматриваемая накидка представляла собой покрывающий фигуру женщины с головы до ног широкий и длинный халат с длинными ложными рукавами. Рукава были откинуты за спину и скреплены там таким образом, что их линии образовывали нечто похожее на треугольник, обращенный вершиной вниз.

Покрывало этого типа известно под названием фаранджи (тадж.), или паранджа (тюрк.), и происходит от арабского фараджийа/фарангия. Его дополняла закрывающая лицо сетка (тадж. - чишмбанд, или чашмбанд, тюрк. - чачван) из черного конского волоса. Таким образом, покрывало-фаранджи и сетка, с одной стороны, скрывали женщину-горожанку от посторонних взоров, а с другой - отличали ее от сельских женщин.

Убеждение в том, что необходимость ношения среднеазиатскими женщинами якобы унижающего их достоинство покрывала, скрывавшего фигуру и лицо, была санкционирована предписаниями ислама, привело к организации в 20-40-е годы XX в. кампании худжум ("наступление"). Ее целью стала борьба с этим видом женской одежды в Средней Азии. Массовые сожжения покрывал, которые комсомольцы-активисты срывали с женщин в местах скопления людей, например на рынках, предполагали одновременно и борьбу против проявлений ислама, с которым, как уже говорилось, покрывало-фаранджи ассоциировалось.

К концу 1940-х - началу 1950-х годов фаранджи в целом вышло из употребления. Тем не менее в среде современных таджичек остается удивительно стойкой приверженность женщин к использованию этого покрывала в ритуальных целях. Об этом свидетельствует ставшая уже почти общепринятой практика переезда новобрачной в дом будущего мужа в фаранджи из современных тканей. Нынешние власти не препятствуют этому, а кое-где даже призывают население вернуться к этой традиции.

Н.П. Лобачева отмечает, что "паранджа в качестве уличной головной накидки мусульманки не привнесена в Среднюю Азию арабами - носителями ислама - в период их завоевательных походов сюда в VIII в.", хотя само это слово восходит к арабскому фараджийа. В таком же духе высказываются и другие исследователи. Это подтверждают, в частности, различные формы покрывал - символов женского затворничества - в других (неисламских) традициях. Мы вкратце остановимся на этом.

Правило, согласно которому голова женщины должна оставаться покрытой, особенно во время ее нахождения в храме, было воспринято и христианской традицией. Особенно строго оно соблюдается монахинями, которые никогда не снимают головного убора. Раньше женщины и девушки приходили в храм с покрывалом на лице, чтобы тем самым продемонстрировать скромность и отрешенность от внешнего мира. Покрывало в христианстве имеет и глубоко символическое значение защищающего покрова. Из широко известных примеров укажем на вуаль как на покрывало для головы или лица в европейской среде. По преданию, вуаль христианской святой девы-мученицы Агаты, например, обладает чудодейственной силой защищать от вулканических потоков лавы.

Вероника своим покрывалом вытирала пот с лица Христа, когда он нес свой крест на Голгофу. Ревекка - жена Исаака - закрывает покрывалом свое лицо при первой встрече с ним. В этой связи вспоминается миф о происхождении женщины Мось от медведицы, который приводит З.П. Соколова. Он гласит, что "после того, как охотники убивают медведицу и двух медвежат, а девушка вылезает из берлоги, первое, что ей подают, - шейный платок сына богатыря, которому она предназначена в жены, чтобы она закрыла лицо от его отца, будущего свекра, а уж потом -одежду".
Следует отметить закутанную в покрывало аллегорическую фигуру Целомудрия в средневековом христианском искусстве. По-видимому, египетская мифологическая богиня Исида - символ женственности и семейной верности - также воспринималась в покрывале, скрывающем ее фигуру полностью. У древних греков был обычай, согласно которому невеста, как об этом сообщает Р.В. Кинжалов, во время свадебного пира сидела за праздничным столом закутанной в покрывало. У них существовала церемония, когда невеста в первый раз показывала лицо, чтобы его увидели мужчины. Сходный обряд (тадж. рубинон - "лицезрение") существует также у оседлого населения современной Средней Азии. Это женский обряд, хотя скрывающийся за ним первоначальный смысл, видимо, тот же, что и у древних греков.

Следует сказать, что женское покрывало типа фаранджи изначально было элементом наряда невесты, для которой замужество знаменовало первый выход за пределы родительского дома. Заметим, что в живой лексике таджиков существует выражение духтари хона (букв, "девушка дома", или "домашняя девушка"); с некоторыми оговорками оно соответствует русскому "девушка на выданье". Смысл выражения "духтари хона" в том, что раньше до замужества ей запрещалось без острой необходимости выходить из дома, а в дом будущего мужа, как и в наше время, она отправлялась в покрывале с занавеской перед глазами. Отсюда вывод, что фаранджи становится составляющей выходного женского костюма, выполняя первоначально функцию свадебного наряда невесты.

Изложенное выше свидетельствует об универсальности исторических корней женского затворничества как явления, поскольку покрывало было элементом женского затворничества в разных культурах в огромном пространственном и историческом диапазонах. Фаранджи было неотделимой частью этого единства. Обращение к практическим и символическим функциям данного вида женской одежды в Средней Азии позволяет яснее представить причины его устойчивости в этом районе на протяжении, быть может, нескольких тысячелетий.
Говоря о рационалистическом смысле ношения женщинами покрывала, следует отметить, что, будучи спутником истории древних центров среднеазиатской цивилизации, этот элемент выходного костюма горожанки был символом мотивированной поверьями и представлениями половой строгости (значит, супружеской верности). Оно воплощало женскую скромность, чистоту, добродетель и целомудрие. Взять хотя бы представление о связи затворничества с половой строгостью и супружеской верностью. Согласно поверьям таджиков, дети воплощают умерших предков семьи. Поэтому если ребенок рождается от пары, не состоявшей в освященном религией браке, в него переселяется душа чужого предка, которая может оказать разрушительное воздействие на благополучие семьи. Это - одна из причин, по которой потеря девственности до брака не одобряется.

Белорусы Черниговской губернии считали, что нецеломудрие новобрачной плохо влияет на скот и даже на посевы. У украинцев почти повсеместно существовало представление: "Если новобрачная скрыла, что она недевственница, в доме падает лошадь или вол". В этом случае на ее родителей надевают хомут; они подвергаются также всякому поношению, а самой невесте поют непристойные песни. Разумеется, эти нормы не возникают в одночасье, они сопровождают человека на протяжении, быть может, всей его истории. Поэтому кажется наивным думать, что затворничество женщин в исламе берет свое начало не из дебрей доисламских времен, а из эгоистических взглядов мужчин, исповедующих учение Пророка Мухаммада.

Прослеживая практические функции фаранджи, нужно сказать о характерной для него подкладке. Она была показателем приспособленности этой одежды к климатическим условиям Средней Азии. Благодаря подкладке фаранджи защищало не только от холода в зимнее время, но также от воздействия ветра на разогретое (и часто вспотевшее) тело матери с ребенком на руках в летнее время. Таким образом, мы видим, что элементы интересующего нас покрывала были обусловлены природно-климатическими условиями региона.

Авторы, которые пишут о женском затворничестве в Средней Азии, как минимум не учитывают значения того факта, что фаранджи представляло собой элемент выходной одежды не только женщины, но в определенном смысле и ее грудного ребенка. Если учесть, что среднеазиатская женщина после выхода замуж и до наступления климакса была или беременна, или кормила своего ребенка, то нетрудно представить себе назначение фаранджи служить элементом одежды, защищающим как саму женщину, так и ее младенца от холода или жары в зависимости от времени года.

Фаранджи, в отличие от закрытых женских накидок, например в Афганистане, не натягивалось через голову, а благодаря своей халатообразной форме набрасывалось на нее. Такой способ его ношения был удобен для кормящей матери, когда она выходила из дома с ребенком на руках. Сетка чишмбанд, спускающаяся с головы на грудь, позволяла женщине кормить его, не обнажая грудь при возможных посторонних.

Определенной защите матери и ребенка от инфекционных заболеваний, которые раньше, во время эпидемий, уносили жизни порой многих тысяч людей, в значительной степени способствовала именно лицевая занавеска, дополнявшая накидку фаранджи. Грудные дети, находясь под материнским покрывалом с лицевой сеткой, были защищены от воздействия на них всевозможных источников стресса. С этой точки зрения, женское покрывало, в особенности его чишмбанд, создавало ребенку необходимый комфорт.

Представление о женщине как существе, нуждающемся в защите, относилось, в частности, к беременной женщине. Общество заботилось о ней, предписывая ей ношение фаранджи в качестве охранительной меры от воображаемых темных сил. Таджики верили, что воздействие, которые эти силы оказывают, к примеру, на беременную женщину, наносят вред и плоду. Сказанное, кроме всего прочего, поясняет и то, почему раньше местные женщины закрывали лицо занавеской лишь до наступления климакса. После этого женщины, выходя из дома под покрывалом, лицевую занавеску откидывали за голову, идя, таким образом, по улице с открытым лицом.

Поверья и представления, связанные с необходимостью ношения покрывала-фаранджи, помогают раскрыть его определенные символические функции. Конечно, многие из этих поверий ныне утрачены, поэтому приходится выявлять их путем анализа сохранившихся образов. Как уже говорилось, в Средней Азии рассматриваемое покрывало носили главным образом в городах. В сельских районах среди жизни преимущественно "своих" (жизнь женщины была замкнута в основном пределами общины) в нем большой нужды не было. Город, наоборот, представляет собой мир "чужаков". Поэтому при выходе на улицу, в соответствии с древним обычаем избегания, женщины надевали накидку, скрывающую их фигуру и, таким образом, позволяющую им сохранять свою неузнаваемость. Трудно себе представить, чтобы эти нормы и связанная с ними необходимость ношения фаранджи исламом предписывались преимущественно городским женщинам, а сельские женщины освобождались от этой обязанности.

Считаем уместным вспомнить рассуждения нашего собеседника - старика из Пенджикента. Излагая свое понимание отношения к женщине, он говорил: "Женщина, в особенности беременная, кормящая мать, и женщина в период месячного недомогания - уязвима (в основном) на улице. Там одни смотрят на нее из любопытства, другие - из зависти, третьи - из вожделения. А взгляд некоторых людей сравним со стрелой, выпущенной из лука: она может легко сразить слабый пол (заиф). Когда мужчина - плечо, вожак (и, главное, представитель культурного пространства, через которое проходит путь женщины), идет впереди, то "стрела" пролетает мимо нее, не задев ни ее самой, ни плода (если она беременна), ни ребенка на руках".

Поверье, что женщина больше, чем мужчина, подвержена негативному влиянию темных сил, обязывало ее носить в пути покрывало с занавеской перед глазами, скрывающее всю ее фигуру. Интересно, как необходимость ношения женщинами покрывала мотивируется в Коране, где сказано: "О, пророк, скажи твоим женам, дочерям и женщинам, пусть они сближают на себе свои покрывала. Это лучше, чем их узнают; и не испытают они оскорбления".

Раньше (во многом и в наше время) строго следили, чтобы невеста в дом будущего мужа переезжала укутанной в фаранджи. Причину такого отношения объясняет А.А. Суворова. Она справедливо подчеркивает, что "боязнь сглаза заставляла женщин играть в сокрытие важнейших событий в жизни дома - свадьбы и рождения ребенка", поскольку и то, и другое было гордостью семьи и предметом зависти недругов, могущих навлечь на невесту, роженицу и новорожденного злых духов. Сходные убеждения отмечены этнографами во многих традициях. А.Т. Толеубаев сообщает о действиях казахов, направленных на защиту свадебного поезда от возможного вреда со стороны злонамеренных людей и бездетных женщин. Он отмечает, что раньше на коне, предназначенном для переезда невесты в свадебной процессии, ехала жена ее брата в наряде и головном уборе невесты (саукеле). В ауле мужа невесту встречали, прикрывая ее свадебной занавеской от постороннего взгляда, и вводили в юрту.

Следы подобных воззрений мы находим, например, у русских. Кое-где русские крестьяне до сих пор твердо уверены, что злые люди во время, например, свадьбы "портят молодуху через посредство какой-нибудь колдуньи или ведьмы. Посланник, например, может в ореховый свищ пустить с известным наговором пару блох и подложить пятку воротнюю перед отправлением поезда и этим попортить молодых; или, например, та же колдунья может пустить к ногам молодых наговоренного поросенка, когда они пойдут куда-либо вечером во время медового месяца". Подобные воззрения раскрывают смысл предписания традиции о необходимости ношения среднеазиатской женщиной покрывала. Видимо, в глубинах традиционного сознания фаранджи служило своего рода зоной безопасности и в этой роли выступало символом дома - освоенного, а потому безопасного для слабого пола пространства.

Если допустить, что затворничество женщин на Востоке связано с превосходством мужчин, то и в этом случае приходится говорить об устойчивости доисламских представлений в сознании верующих мусульман: в нем все еще мерцает свет, исходящий из дебрей доисламских времен. Вероятно, это относится и к вполне осознанным мотивам ношения женщинами покрывала-фаранджи: нет сомнений, что оно, как и весь набор традиционных женских головных уборов таджиков, прекрасно проносило свои особенности через тысячелетия.

В работе Широковой привлекает внимание описание шапочки с накосниками, которое проливает свет на другие функции фаранджи. Говоря о шапочке с накосником как элементе женского головного убора, вернемся к представлению, предположительно объясняющему необходимость покрывать волосы на голове. Как известно, волосы во многих традициях считались источником жизненной силы. Поэтому женщины не должны были на людях показывать свои волосы, им следовало их тщательно скрывать от посторонних взоров. Эта традиция существовала и в России, где замужняя женщина должна была всегда скрывать свои волосы. (С открытыми волосами могли ходить лишь незамужние). Сорвать головной убор с женщины считалось тяжелым оскорблением. Существует мнение, что отсюда и произошло выражение "опростоволоситься", т.е. "опозориться". Наоборот, отрезание волос на голове у женщин в христианском культурном круге символизировало их уход в монастырь. Косы, какие раньше отращивали девушки брачного возраста в Средней Азии, были символом женственности и, как пояснили наши собеседники, сексуальности.

Пусть простит нас читатель за, возможно, неакадемический стиль, иногда кажется, что если бы традиция распорядилась таким образом, чтобы длинные косы носили мужчины, а женщины сбривали бы волосы на голове, то, наверное, покрывало типа фаранджи могло бы оказаться неотъемлемым элементом выходного костюм не женщин, а мужчин. Но природа распорядилась иначе, мудро утверждая, что социальная активность (воплощение функций добытчика, защитника семьи и группы мужчин - за пределами дома, а место женщин - преимущественно у семейного очага и около детей, что, следовательно, длинные косы больше соответствуют женской природе.
Разговор о рациональных и иррациональных функциях, с которыми ассоциировалось фаранджи, подводит нас к такому элементу этой накидки, как занавеска перед глазами - чишмбанд. Это слово образовано от таджикско-персидского существительного чишм (литер, чашм - букв, "глаз") и основы настоящего времени от глагола бастан (банд), значения которого - "закрывать", "преграждать", "ограждать", "завязывать", "привязывать". Отмеченные значения анализируемого слова склоняют к предположению, что в данном случае речь идет о занавеске не как о средстве закрывания женщинами лица от взоров мужчин, как часто интерпретируется чишмбанд в научной литературе. Речь может идти о способе ограждения (закрывания) женщинами ими себя от воздействия на них воображаемых негативных внешних влияний (дурного глаза - чишм), могущих, согласно поверьям, нанести женщине, как слабому полу, вред.

Следовательно, с точки зрения существовавших поверий и представлений, ношение среднеазиатскими женщинами покрывала при выходе из дома (часто с ребенком на руках) диктовалось необходимостью защиты самих себя и детей от вредного воздействия воображаемых злых сил (чишм) в окружении "чужаков" в условиях городской жизни. О том, какое значение придавалось чишму, свидетельствует тот факт, что в одном из письменных источников средневековой Средней Азии, который использован немецким ученым Паулем Юргеном, говорится, что "затворничество - основа наших усилий, поскольку исходящие от людей взоры доставляют много беспокойства". Данная точка зрения подтверждается многими свидетельствами этнографической современности - как литературными, так и нашими полевыми.

Ясно, что беспокойство, о котором говорится в средневековом источнике, может исходить не только от взоров мужчин, но также и от взглядов женщин. Это убеждает, что обычай носить фаранджи с чишмбандом был обусловлен отнюдь не превосходством мужчин, как думают некоторые исследователи. Он имел гораздо более сложные причины, в основном мировоззренческого характера. В нем находят отражение представления, связанные в первую очередь с функциями защиты женщины и ребенка от вредного воздействия воображаемых злых сил.

Относительно существующих у оседлого населения поверий и представлений, связанных с дурным глазом, можно говорить бесконечно долго. В таджикской среде страх перед влиянием дурного глаза так велик, что люди при каждом упоминании о нем молят Бога словами: "Худо ниго(h) дорад!" ("Бог да убережет!" от этой опасности). В традиционном обществе существовала целая система мер охраны людей (и животных), в особенности женщин, от негативного воздействия темных сил. Нет сомнений, что фаранджи, неотъемлемым компонентом которого была занавеска перед глазами, относилось к их числу. Не забудем, что занавеска изготавливалась из черного конского волоса. Это может служить подтверждением высказанного предположения, что назначение черного цвета в данном случае - отогнать зловредные силы.

Как видно, вопрос о традиционном женском затворничестве у народов Средней Азии и правах женщин в исламе оказывается намного сложнее, чем это представляется. Уязвимость, на наш взгляд, существующей точки зрения о связи среднеазиатского женского покрывала с исламом в том, что она рассматривает его в отрыве от совокупности норм, системы поверий и представлений, санкционировавших это явление как институт.

Попытка переноса проблемы о праве женщин в среднеазиатском исламе из сферы идеологизированных концепций несколько в другую плоскость, а именно в русло рассмотрения женского быта "изнутри", показывает, что так называемая неуравненность прав мужчин и женщин в исламе связана с заповедями его основателя тогда, когда концепция изначального восприятия женщиной мира "какой он есть" представляла непреодолимую преграду. Тогда женская половина оставалась неохваченной новой религией. Мы считаем, что традиционное затворничество женщин на Востоке лучше всего иллюстрирует связь ислама с наследием вытесненных им религий.

Похоже, на стадии переориентации религиозного сознания жителей покоренной исламом Средней Азии с прежних установок мироощущения на новые (мусульманские) ценности наметился некий крен: мужская часть населения восприняла новую религию, а женская половина (при очевидном мусульманском самосознании и восприятии существующих обычаев - мусульманскими) во многом продолжала (и продолжает) оставаться приверженной прежним общественным представлениям. В этом смысле можно говорить об определенной религиозной толерантности, которую на деле демонстрирует среднеазиатский ислам.

Женское затворничество изначально соответствовало ее предназначению воплощать отведенную самой природой роль управительницы дома и семьи. Отсюда вытекает вывод, что "неисламская" линия традиции пробила себе дорогу, используя свой потенциал глубокой укорененности, позволившей в определенной мере остаться не потревоженной исламом.